Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]
Сигнальную лампочку установил шеф. Она зажигается, как только защелка внутри поворачивается в положение «Занято». Одно из тех полезных изобретений, которые сберегают нервы и время, так как больше нет нужды пробираться через узкий проход из одного конца лодки в другой навстречу неизвестности с большой долей вероятности, что придется уткнуться в запертую дверь.
Покидая каюту, я слышу, как Пилигрим негромко напевает: «Утреннее дерьмо рано или поздно придет, хоть человек порой до ночи ждет», и немедленно мой желудок напоминает о себе. Я начинаю внушать себе: «У меня не бурчит в животе. В моем желудке все спокойно. В моем животе тишина и покой!»
После утреннего визита в машинное отделение возвращается шеф. Его руки испачканы маслом. Первого вахтенного офицера нигде не видно. Впрочем, как и второго инженера. Командир, скорее всего, умывается. Второй вахтенный все еще на дежурстве.
Кока разбудили в 6.00. Помимо бледной яичницы на стол подаются хлеб, масло и черный кофе, обычно называемый «пот ниггера». Мой желудок выражает свой решительный протест против предложенной ему смеси. Спазмы и волнение внутри усиливаются. Я бросаю нетерпеливый взгляд: не освободился ли, наконец, туалет?
— Вам не нравится завтрак? — спрашивает шеф.
— Не знаю. Не могу сказать, что это шедевр гастрономического искусства.
— Попробуйте перед едой почистить зубы. Может, тогда она покажется более вкусной, — советует шеф с набитым ртом.
Из своей каморки выходит командир. Его щеки забрызганы зубной пастой, борода потемнела от воды. Он приветствует нас: «Доброе утро вам, неумытые герои морских просторов», забивается в угол и устремляет взор в пространство.
Никто не решается произнести ни слова.
Наконец он спрашивает, какое кодовое слово на сегодня.
— Procul negotiis, — предлагает шеф и тут же переводит, чтобы не поставить никого в неловкое положение. — Не обремененные делами.
Командир кивает головой:
— Образование, образование — замечательно!
Громкоговоритель разражается песней, подходящей для факельного шествия.
Начинается оживленное утреннее движение. Каждые несколько минут кто-то проходит через офицерскую кают-компанию. Так как я сижу на складном стуле посередине прохода, мне каждый раз приходится вставать. Кажется, мои кишки перевернулись. Проклятие! Когда же этот идиот выйдет из туалета! ?
Все было бы в порядке, если бы потребность в туалете у всех членов экипажа была равномерно распределена в течение всего дня. Если бы он не пользовался повышенной популярностью, как сегодня утром. В полночь немногим лучше, так как вахта с мостика и вахта из машинного отделения сменяются одновременно. И тогда на заветное место претендует сразу восемь человек. Прошлой ночью двое, дожидавшиеся своей очереди на посту управления, сидели, согнувшись пополам, как будто их ударили ногой в живот.
Наконец дверь туалет открывается. Первый вахтенный! Я хватаю свои вещи и почти что вырываю дверь из его руки. Над крохотной раковиной в уборной даже есть кран пресной воды. Он не работает, но в любом случае его можно было бы использовать только для того, чтобы почистить зубы и протереть лицо влажным полотенцем на манер кошачьего вылизывания. Я могу воспользоваться краном с соленой водой и даже добиться подобия мыльной пены при помощи специального мыла для морской воды, но я не могу заставить себя прополоскать рот горькой водой. Когда я возвращаюсь в кают-компанию, все по-прежнему сидят молча, следуя примеру командира.
Громкоговоритель вкрадчивым голосом интересуется:
Ты любишь меня?
Лишь вчера ты ответила нет…
Шеф громко вздыхает и закатывает глаза.
Я делаю большой глоток кофе и гоняю его во рту, пока не появилась пена. Затем проталкиваю коричневую жидкость сквозь узкий проход между зубами, даю ему время полностью просочиться и начинаю переливать из правой щеки в левую и наоборот, пока не смываю все отложения в пересохшем рту. Только после этого я проглатываю кофе. У-ф-ф, теперь я могу легче дышать ртом. Затем я глубоко вдыхаю воздух через нос. Мое горло и дыхательные пути теперь чисты. Кофе тоже стало казаться лучше на вкус. Шеф был прав.
После завтрака командир с видимой неохотой отправляется работать над судовым журналом. Час спустя он дает младшим офицерам специальные указания. Шеф опять исчез в кормовой части лодки, первый вахтенный офицер занял себя какой-то бумажной работой.
Приходит стюард, чтобы убрать со стола: обычная корабельная рутина.
По пути назад я прохожу через пост управления мимо открытого люка, в круглом отверстии которого еще чернеет ночь. Через него в лодку проникает холодный сырой воздух. «Полезай!» — приказал я себе и поставил левую ногу на перекладину алюминиевого трапа, хотя у меня не было ни малейшего желания подниматься на палубу. Теперь правую ногу!
Я поднялся вровень с рулевым, который сидит в рубке, согнувшись над тускло подсвеченными циферблатами приборов.
— Разрешите подняться на мостик!
— Разрешаю! — отвечает голос второго вахтенного офицера.
Я высовываю голову из люка и вежливо желаю доброго утра.
Мои глаза не сразу привыкли к темноте, и я не сразу разглядел линию горизонта. Высоко в небе еще слабо поблескивают несколько тускнеющих звездочек. С восточной стороны над горизонтом медленно расплывается красное зарево. Океан тоже постепенно светлеет.
Я вздрагиваю.
Подходит штурман Крихбаум. Он молча оглядывается по сторонам, громко шмыгает носом, и ему в руки подают секстант.
— Секундомер готов? — хрипло кричит он вниз.
— Так точно! — рапортуют снизу.
Штурман направляет инструмент на Сатурн и прикладывается глазом к окуляру. Он замирает в неподвижности, затем опускает секстант и поворачивает винт: он опускает Сатурн с небес точно на уровень горизонта.
— Внимание — Сатурн — ноль! — кричит находящимся внизу, на посту управления.
Те фиксируют время. В утренних сумерках штурман с трудом разбирает цифры.
— Двадцать два градуса, тридцать пять минут, — сообщает он вниз.
Зная время суток и высоту планеты, можно вычислить одну направляющую линию. Только по одной направляющей невозможно определить координату лодки — требуется вторая. Штурман еще раз поднимает секстант.
— Внимание — Юпитер — ноль!
Молчание, а затем доносится:
— Двадцать два градуса, двадцать семь минут!
Крихбаум бережно передает секстант вниз и сам исчезает вместе с ним. Я тоже спускаюсь следом. Оказавшись внизу, он снимает бушлат и придвигается к столу с навигационными картами. В его распоряжении нет просторной каюты, в отличие от штурманов на крупнотоннажных пароходах. Он обходится крошечным столиком, приткнувшимся слева, посреди нагромождения переключателей, переговорных устройств и рычагов. Над столиком висят шкафчик, в котором хранятся секстант и астролябия, и полка, заставленная лоциями, таблицами времени и азимутов, навигационными справочниками, каталогами маяков, метеорологическими справочниками и графиками приливов-отливов.
Штурман берет карандаш и углубляется в вычисления. Он на «ты» с синусами, косинусами, тангенсами и их логарифмами.
— Хорошо, что мы по-прежнему смотрим на звезды, — говорю я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
— В смысле?
— Я только хотел сказать, что, несмотря на все достижения техники, собранные здесь, на лодке, просто поразительно, что вы, как в прежние времена, пользуетесь секстантом, чтобы определить положение корабля…
— А как еще я могу это сделать?
Я понимаю, что мои замечания неуместны. Наверно, еще слишком рано, думаю я, и устраиваюсь на рундуке с картами.
Штурман снимает с карты покрывавшую ее целлулоидную пленку. Район моря, в котором мы сейчас находимся, выглядит однообразным серо-голубым пятном. Ни береговой линии, ни отмелей — лишь горизонтальные и вертикальные линии, обозначенные числами и буквами, которые образуют густую сеть квадратов.
Штурман держит в зубах измерительный циркуль и бормочет:
— Вот так — совсем небольшая ошибка, всего пятнадцать миль — теперь все в норме!
Прочертив карандашом линию, он соединяет наше предыдущее отмеченное местоположение с теперешним. Указал на один из квадратов на карте:
— Здесь нам однажды пришлось очень туго. Прямо «Занайтовить [19] руль и всем молиться!»
Очевидно, штурман не прочь поговорить. Он показывает циркулем то место, где пришлось поволноваться.
Помощник по посту управления подходит и смотрит на сетку квадратов.
— Это было в четвертом патруле. Не поход, а типичные проводы в последний путь. Одна атака за другой. Они кидались на нас словно по команде «Фас!» Глубинные бомбы круглые сутки. Мы потеряли счет…
Взгляд штурмана замер на циркуле, как будто его вид напомнил о чем-то. Потом глубоко вздохнул, щелкнул ножками циркуля и быстро спрятал его:
